Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– А на Театральной вестибюль… Открыт? Не завален?

– Не знаешь? Твой ведь район.

– Мой.

– Сделаешь?

– Если старик со мной пойдет. Он мне нужен.

– Ну нет! – унтер улыбнулся. Пулевое отверстие стало опять родинкой. – Мне он нужней. Мне он нужней, потому что если ты вовремя не выйдешь на связь, или если вовремя не рванешь это гребаный переход, или если ты вовремя не вернешься, то мне нужно будет кого-то за это… Дообследовать.

Артем шагнул ему навстречу.

Дитмар свистнул, и дверь сразу нараспашку хлопнула, а в квартире вдруг оказались трое в черной форме, короткие автоматы наготове, знают уже, где будут в Артеме дыры.

– Соглашайся, – сказал унтер. – Большое дело сделаешь. Хорошее, нужное дело.

Глава 9

Театр

Плюнул в окошки противогаза, потер пальцем. Чтобы не запотевало. Щелкнул тумблером на рации, послушал шум. Выкрутил на нужную частоту.

– Прием.

– Связь через час. Все должно быть установлено уже.

– Это поверхность. Я тебе час не могу обещать.

– Если ты через час не вышел на связь, ты или от меня сбежал, или сдох. Старику каюк в обоих случаях.

– До своих-то третий день дозвониться не можете, а мне…

– Удачи.

Снова пустой шум.

Посидел еще минуту. Послушал его, покрутил ручку: чтобы что услышать? Потом застегнул ранец. Влез в лямки осторожно, поднялся на ноги и понес его нежно, как раненного ребенка. Десять кило взрывчатки внутри.

Толкнул исцарапанную прозрачную дверь, выбрался в крытый переход. Ряд торговых киосков без конца и края, все витрины расколочены, везде нагажено, все изрисовано. Фонарь не включал; фонарь издалека видно. Интересно было, где тут четверо сталкеров навернулись? Четверо. Все вооруженные. С рацией. И ни один не успел в эту чертову рацию сказать ни слова.

Пошел по стенке вперед – мимо киосков. Чем они тут торговали, знать бы. Книгами. Ну и смартфонами, наверное. Их столько в метро, смартфонов этих… Все развалы забиты, на килограммы продают; и все почти дохлые. Где-то их покупали же. Покупали, чтобы звонить своим родным. Прикладываешь к уху крошечную плоскую коробочку… И оттуда голос матери. Артем как-то заставил Сухого купить себе такой на Проспекте, еще когда мелкий был. Тот нашел рабочий. Артем в него полгода играл, маме звонил по ночам из-под одеяла, пока батарейка не закислилась.

И потом еще три года звонил по сломанному.

А теперь вот… Хочешь поговорить – тащи на себе такую бандуру. И если б хоть на тот свет прозвониться можно было… Звонила бы она на тот свет, а?

Поднялся по ступенькам, щурясь. Сумерки.

Здравствуй, Москва.

Мир крестом распахнулся. Огромная площадь, каменные дома в десять этажей ущельем стоят, погорелые и обугленные, улица Тверская забита столкнувшимися ржавыми авто с растопыренными дверьми, будто они пытались этими своими четырьмя дверцами как стрекозиными крыльями махать, чтобы из пробки вырваться и спастись. Все распотрошено: сиденья выдраны, багажники взломаны. А поперек Тверской идут бульвары: черная чаща, узловатые голые корни тянутся с обеих сторон по земле друг другу навстречу, хотят кольцо замкнуть, раздвигают нетерпеливо машинные скелеты.

На домах огромные рекламные щиты. Без стариков и не понять, что они продают: часы? Газировку? Одежду? Ничего покосившиеся латинские буквы, с человека размером каждая, не значат; Артем и не понял бы даже, что это реклама, если б старшие не объяснили. Абракадабра. Воспоминания склеротиков. Пускай теперь покупают эту абракадабру голые коряги и черные ветки, и бродячие собаки, и перекати-поле, и раздетые мародерами кости.

Присмотрелся к зарослям: нет никого? Лучше близко не подходить. Мертвым кажется город, но кто-то сожрал ведь тут четырех бойцов в полной экипировке. До Театральной расстояние небольшое: всего пятнадцать минут ходу. И они тоже так думали. Если не здесь, не у бульваров случилось с ними это, значит, где-то впереди.

Вдоль домов идти или посередине? Если по дороге прямо, между машинами, слишком заметно будет. Если по тротуару, нужно слушать все время, все время смотреть: дома пустыми могут только казаться. Это у себя на ВДНХ Артем все знает; а тут…

Перевесил автомат поудобней, взялся за рукоять, пошагал по тротуару мимо огромных, в два этажа, торговых витрин. До дороги все засыпано в мелочь, в стеклянные брызги колотым стеклом, манекены все лежат, убитые; разные манекены – какие-то похожи на людей, какие-то на черных – из блестящей темной пластмассы, а еще безликие, безносые, безротые. Все вместе тут лежат. Никто не ушел.

Магазин украшений разграблен, магазин одежды разграблен, магазин один черт ведает чего разграблен и сожжен. И по ту сторону дороги то же. Хорошая улица – Тверская. Жирная. Повезло тем, кто живет на окрестных станциях. Продуктовых только, жаль, нет.

Дома стояли сплошь, стеной; а небо вечернее ложилось на них прямо толстым брюхом, стеганым ватником. От этого Тверская была как огромный туннель, и дорога, железная замерзшая река, казалась Артему рельсами.

В просвете этого туннеля, как в пасти, клыками маячили башни Музея революции, а сбоку еще кремлевские. Звезды на них погасли, выдохлась вся их колдовская сила, остались одни нечеткие силуэты из черной бумаги на фоне грязных облаков. Уныло на них было глядеть: все-таки ходячий мертвец веселей обычного.

И вот еще: было тихо.

Тихо-тихо, как в метро никогда не бывает.

– Как думаешь, Жень? Раньше-то, наверное, город шумел, должен был шуметь. Все эти машины тарахтели, сигналили друг другу! И люди хором галдели. Потому что каждому нужно было сказать свое больше, чем другим; и эхо еще от этих домов, как от скал… А сейчас вот заткнулись все. Оказалось, ничего важного. Обидно только, что попрощаться не все успели. А об остальном можно было и вовсе не говорить.

И тут Артем впереди увидел что-то.

На тротуаре.

Не манекен. Манекены так не умеют ложиться: мягко. Их всегда судорога столбнячная корежит, руки не сгибаются, ноги торчат, спина как палка. А этот вот – подобрался, поджался, как маленький. И умер.

Артем оглянулся быстро. Никого.

В черной форменной химзащите. Автомат в руках. Каска сбита, рядом валяется. Смотрит в асфальт, в засохшую кровь. В затылке дыра. Пригляделся – и из живота еще натекло, полоса по земле тянется. Ранили, значит, а потом подошли и ползущего добили. А ему, видно, было совсем плохо: занят был тем, чтобы не умереть, чтобы еще поползти, очень на этом сосредоточен. Даже не обернулся, не посмотрел в лицо тем, кто стрелял. Ну и им это было не интересно.